Мы вышли в увешанный плакатами гражданской обороны (в случае образования пробоя в пространстве немедленно эвакуируйтесь!) коридор, прошлись по нему до лестницы, спустились вниз и попали в фойе — последний раз я видел его, когда меня сюда привезли. Вахтер в виде лысого деда в толстых очках выдал мне бело-розовые полосатые «семейники», белую футболку, синие — не джинсовые, типа-спортивные — штаны и носки. Все чистое и выглаженное. Бабушка указала на черные резиновые шлёпки — обещанные тапочки. Подхватив все это, я спрятался под лестничным пролетом — тут широкая колонна — и переоделся под ехидное вахтерское «смотри какой, стесняется!». Вахтеру я снятое с себя казенное и отдал.

— Все? — уточнила Зинаида Матвеевна.

— Все! — кивнул я. — Давайте я вашу сумку понесу?

— Такая ноша не тянет, — отмахнулась она.

Обидно — не доверяет что ли?

— Идем, а то на электричку опоздаем, — поторопила она меня и неожиданно бодрым шагом направилась к выходу.

Я пошел за ней и немного залип на крыльце — какое хорошее, пронзительно-синее, безоблачное небо! Как ярко светит давно не виденное солнце! Как приятно чувствовать на лице его лучи и теплый, пахнущий землей, автомобильным выхлопом, теплым асфальтом — словом, городом! — ветерок.

— Засиделся в Центре-то, — догадалась бабушка, взяла меня за руку и потащила к воротам. — Ниче, в деревне надышишься.

— В деревне?

— Поселок Липки, — кивнула она. — Я там всю жизнь прожила, а тебе на год сгодится.

И я шестнадцать лет в Липках жил — в другом мире. К черту, мне нужно взять себя в руки и сконцентрироваться на происходящем здесь и сейчас. Мечты о возвращении — это просто мечты, а реальность с ними редко сочетается. Придется учиться жить в новом мире, и сожаления и депрессия мне здесь не помощники, а значит — пошли вон из моей головы! Прости, мама, прости, Таня, но, если я не научусь здесь жить, значит никогда не найду способа попасть домой. Не переживайте сильно, мы обязательно встретимся!

За окнами электрички сначала проносился город, потом — немного частных домиков очень пожилого вида, и с тех пор снаружи поселился лес, иногда перемежаемый перронами. У одного из таких (остановка «Родники») мы сейчас и стоим. Наша остановка — следующая. Из окна видно, как из вагонов выбираются пенсионеры и маленькие дети. Первые — с сумками на колесиках, рюкзаками и пакетами. Дети по большей части налегке. Дачники — от перрона на очищенный от деревьев холм ведет утоптанная тропинка, а на самом холме расположились домики с участками. Так себе — ни одного коттеджа, в основном корявенький «самострой» из всего, что под руку попалось. Вон та будка — «домом» это назвать язык не поворачивается — целиком из деревянных обшарпанных дверей сколочена. Линий электропередач я не вижу — нет в поселке света, но и ездят сюда не развлекаться, а на огород.

Всю дорогу бабушка Зина (разрешила себя так называть) рассказывала о своем житье-бытье: живет в деревне, есть огород и участок за поселком, типа поле — на нем картошка растет. Водопровода в доме нет, но есть колодец во дворе. Носить воду теперь моя обязанность. Электричество есть, и даже телевизор — черно-белый, новости смотреть, как говорит моя опекун, «сгодится». Еще из обязанностей у меня полный комплекс садово-огородных деревенских работ. Скот у бабушки имеется: корова и четыре поросенка. Одного из них мы «ближе к зиме забьем, на мясо». Отец учил, справлюсь.

— Внучке моей шестнадцать лет, — продолжила она рассказ под шипение закрывающихся дверей. — Валей зовут, Валентиной. Она… — бабушка запнулась. —…Оборотень.

Ничего себе!

— А почему она не в Центре? — спросил я.

— Так Центр это для других «открывашек», — ответила она. — Толкачей, целителей и прочих. Оборотни по-другому к войне готовятся, общиной.

«Стаей» — скаламбурил я у себя в голове, и перед глазами встал двухметровое лохмато-зубастое чудовище из учебного фильма. Интересно, а девочка пятнадцати лет в такую же громадину превращается?

— У нас, — не без гордости добавила она. — Самая большая община в Сибири. В каждой семье по оборотню, а то и по два.

— А вы тоже? — спросил я.

— Я-то нет, — разулыбалась она. — А вот сын — да, оборотень. У нас тут окно открылось шесть лет назад, вот его с дочкой и задело. Он через час обернулся, Валюша — следом за ним. Невестка мою жуки убили, Настеньку, — улыбка погрустнела. — Красивая была баба, рукастая, — улыбка исчезла совсем. — Антошка мой выл, места себе от горя не находил. В армию пошел, тварей этих бить. Их в Скандинавию переправили, так он там и остался, чтобы зацепиться, да нас потом забрать. Там хоть и опасно, но лучше — там все свои. Деньги нам присылает.

— Следующая станция — «Липки», — проинформировал нас динамик.

— А почему еще не забрал?

— А как туда попадёшь Андрюша? Поезда туда не ходят. Нужно военное сопровождение заказывать. Там же окна без конца отрываются. Может когда и свидимся.

— Вот и хорошо, — засуетилась она, как бы незаметно смахнула слезинку и подхватила сумочку. — Пошли.

Немного постояв в тамбуре, сошли на перрон, оказавшись на лесной тропинке. Бабушка Зина была права — таким воздухом «надышаться» получится. Электричка уехала дальше — кроме нас здесь никто не сошел — и на смену стуку колес пришли скрежет насекомых, шелест качаемых ветром ветвей берез и птичий гвалт. После месяца в бетонном мешке — просто рай.

— Видишь, как хорошо у нас! — оживилась ведущая меня по тропинке баба Зина. — Скоро грибы пойдут, собирай-не хочу. Ягод не счесть. Зверья вот мало — мужиков много, и все охотники. Речка зато чистая, хочешь — купайся, хочешь — рыбку лови. Только сетью не вздумай — оштрафуют, а твоего пособия на штрафы не хватит.

— А у меня пособие есть? — спросил я.

— Есть, — кивнула она. — Пять тыщ рублей в месяц.

— Это много? — спросил я.

— Ты не переживай, Андрюша, — улыбнулась она. — Обузой нам не будешь — я пенсию получаю, семь тыщ, и столько ж Валя получает — пять вместо мамки с папкой, и две — за то что оборотень. Шлепки тебе за сто рублей купила, хлеб в магазине — по десять, вот и считай. Пока в Колиных вещах походишь — они хорошие, раньше на века шили, а потом, как перевод первый получим, все пять тыщ на тебя и потратим сразу, чтобы голодранцем не ходил.

— А есть работа какая-нибудь для меня? — спросил я, осознав перспективы.

Как вообще на пятерку в месяц выживать можно?

— Я, Андрюшенька, поспрашиваю, — пообещала она. — Но если ничего не найдем — не переживай, работы и дома полно, нахлебником себя считать не вздумай — я старая, мне тяжело, а у Валюшки и школа, и тренировки, ей некогда.

— Если государство на меня деньги дает, значит не нахлебник, — кивнул я.

У меня что, вид как у побитой собаки сейчас, раз баба Зина меня так активно успокаивает? Или просто чисто по-человечески жалеет сироту?

Деревья закончились неожиданно, потому что последний кусок пути мы поднимались на холм — баба Зина пыхтела как паровоз, но темпов сбавлять не стала — и мы увидели расположенные на пологом склоне деревянные дома с дощатыми заборами. Дорога под ногами грунтовая, улица — длинная и широкая, простирается на сколько хватает глаз — на том конце деревни тоже подъем. Огороды не простаивают, в воздухе слышатся мычание, блеянье, кудахтанье и черт его знает что еще. Прогулявшись мимо домиков — занавески то и дело подозрительно шевелились — добрались до добротного, железобетонного моста через довольно широкую, метров в тридцать, реку.

— Это Чулым, — поведала баба Зина. — Ну а мы вон там будем жить, — указала на второй справа от моста дом, с адресом «Речная, 23».

Бревенчатый, с виду просторный дом порадовал ухоженностью: окружен ровным дощатым забором, петли калитки и ворот смазаны, крыша дома покрыта слегка потемневшим от времени, но не успевшим порасти мхом шифером. Из него в небеса жизнеутверждающе смотрела в небеса кирпичная труда. Дыма, понятное дело, нет — лето же. В огороженном беленным штакетником палисаднике — цветы и яблони.